Повседневная жизнь японцев. Взгляд за ширму - Александр Евгеньевич Куланов

нее красивы волосы, всегда, по-моему, привлекает взоры людей. Такие вещи, как характер и душевные качества, можно определить и на расстоянии — по одной только манере высказываться.

Иной раз, если представится случай, она может вскружить голову человеку даже каким-нибудь пустяком. Но вообще-то женщина только потому, что в мыслях ее одна лишь любовь, — и спать не спит как следует, и жалеть себя забудет, и даже то, что невозможно снести, переносит терпеливо.

Что же касается природы любовной страсти, поистине глубоки ее корни, далеки источники. Хотя и говорят, что изобилуют страстными желаниями шесть скверн, все их можно возненавидеть и отдалить от себя. Среди всех желаний трудно преодолеть одно только это заблуждение. Здесь, видно, недалеки друг от друга и старый, и молодой, и мудрый, и глупый.

Поэтому-то и говорится, что веревкой, свитой из женских волос, накрепко свяжешь большого слона, а свистком, вырезанным из подметок обуви, которую носит женщина, наверняка приманишь осеннего оленя.

То, чего следует остерегаться, питая страх, с чем следует быть осмотрительным, и есть это заблуждение»[20].

Легенды о чудесах

Жесткая социальная система древней Японии нередко заставляла людей искать себе пару внутри узкого сословного круга, который, в свою очередь, формировался по наследному принципу. Замкнутость японских деревень — рисоводческих общин, где люди были веками закреплены на одном и том же месте обязанностью поддержания сложного коммунального хозяйства, тоже не способствовала расширению сферы общения, знакомств, заключения семейных союзов и поиска сексуальных партнеров. Немудрено, что инцест стал в таких условиях довольно обычным делом. Эпизоды, связанные с любовью между родственниками, встречаются в написанной после «Гэндзи» «Повести о Нэдзамэ» и в замысловатой «Повести о втором советнике Хамамацу», где главный герой влюбляется в …мать своего умершего отца, реинкарнировавшегося в Китае в другой семье, то есть фактически в свою бабку! Тем не менее у них рождается ребенок — одновременно и сын, и дядя (или сводный отец?) героя. Но и это не предел изощренной фантазии японских писателей далеких времен. Один из шедевров позднехэйанской прозы — роман «Торикаэбая моногатари», название которого можно условно перевести как «Повесть о превращениях» или просто «Путаница». В нем рассказывается о том, как в семье одного аристократа росли двое детей, причем мальчик был явно с наклонностями девочки, а девочка соответственно — мальчика. Родители мечтали поменять их местами, но XII век не XXI, операций по смене пола тогда, разумеется, еще никто не делал, и родители, как могли, помогали скрывать противоестественное поведение детей, одевая мальчика «под девочку», а девочку «под мальчика». Желание спрятать от посторонних глаз ненормальное поведение завело в тупик: то, что сначала казалось забавной игрой, стало привычкой, а затем и естественным для героев стилем жизни (фрагмент подобной истории, хотя и возникшей по совершенно иным причинам, можно увидеть в блокбастере Китано Такэси «Дзатоити»). Не в силах бороться с жизненными обстоятельствами, девушка в мужском обличии поступает на государственную службу и даже делает успешную карьеру, женится (!), после чего происходит естественная развязка: вместе со своей женой героиня беременеет от одного и того же мужчины. Понятное дело, что ее брат, проходящий прямо противоположный жизненный путь, сталкивается с аналогичными проблемами, но как бы вывернутыми наизнанку.

«Торикаэбая моногатари» долгое время считался одним из самых непристойных сочинений своей эпохи, да и последующих нескольких сотен лет тоже. Буддийские представления о морали, о необходимости избегать всяческих вольностей, в том числе сексуальных, господствовали в обществе довольно долго (мы сейчас не имеем в виду те отклонения, которые проповедовались в упоминавшихся нами маргинальных сектах). Сочиненные примерно в то же время, что и «Повесть о Гэндзи», «Японские легенды о чудесах» («Нихон рёики») подчеркивали недопустимость потакания вожделению простолюдинов, оставляя чувственную сферу для переживаний узкого круга хэйанской аристократии. Буддийский монах Кёкай, составивший «Нихон рёики», просто и понятно — с помощью популярных в народе рассказов о невероятных чудесах — объяснял людям, что похоть — это плохо. Даже названия некоторых из этих легенд говорят сами за себя: «Слово о женщине, наказанной в этой жизни за похоть и за то, что она лишала детей материнской груди». Да и начало у легенды соответствующее: «Ёкоэ-но-оми-Наритодзимэ жила в округе Kara земли Этидзэн. С самого рождения она была похотлива и любила мужчин безо всякого разбору. Она умерла прежде времени»[21]. Четкий расчет на массовую аудиторию и простой пиар-прием не могли не оправдаться: сначала монах говорит имя женщины и ее адрес, что немедленно вызывает доверие слушателей, так как это конкретизирует предстоящий рассказ и автоматически переводит его в плоскость реальных событий. Тут же — гипербола: «Она была похотлива с самого рождения». На фоне только что проглоченной привязки к местности это явное преувеличение не замечается. Наконец, вбивается последний гвоздь: «умерла раньше времени». Причинно-следственная связь очевидна: была похотлива — умерла раньше времени. Выводы каждый из слушателей сделает сам, хотя предсказать их не будет сложной задачей.

Еще одна легенда, «Слово о похотливом переписчике “Сутры Лотоса”, наказанном внезапной и мучительной смертью», так же проста, но содержит более важную и адресную отсылку к буддийскому канону, следуя которому можно избавиться от вожделения: «Переписчик сутр Тадзихи был родом из округи Тадзихи земли Кавати. Его называли так, поскольку он происходил из рода Тадзихи. В округе стояла молельня Нонакадо. Некий муж принес обет переписать “Сутру Лотоса” и летом 2-го года эры Драгоценной Черепахи, в шестой луне года Свиньи, пригласил Тадзихи в молельню. Возле молельни собрались женщины, дабы совершить церемонию добавления в тушь освященной воды. Между часом Барана и часом Обезьяны небо покрылось тучами и пошел дождь. Чтобы укрыться от дождя, женщины зашли в молельню и уселись возле переписчика, ибо храм был тесен. Тадзихи сидел на корточках позади одной женщины. Его сердце наполнилось похотью. Но как только он поднял ее одежду и коснулся ее, они умерли, соединенные телами. Женщина умерла с пеной у рта.

Верно говорю — то было возмездие защитников Закона. Даже если пламень похоти и сжигает сердце, негоже пачкаться грязью. Домогания безумца — что мотылек, летящий в огонь. В заповедях говорится: “Скудоумная молодежь распаляется с легкостью, увидев женщину или же разговаривая о ней”. В “Сутре Нирваны” говорится об этом: “Если знать истинный смысл любования цветом, звуком, запахом, вкусом и прикосновением, не будешь рад наслаждениям. Трудно обуздать желания. Но предающийся им — что собака, вечно гложущая старую кость”».

Под самый конец эпохи Хэйан и в начале нового, самурайского времени, принесшего Японии отличное от старого понимание многих вещей, в том числе